Он жил надеждой у реки, налитой чёрным молоком.
В окне был дом.
Дом плыл в окно
по той реке,
с водой легенд
зеркальных в чём-то облаков.

Так вот течение реки чернил там чёрт, и тот поэт,
что жил надеждой, зачеркнуть
решил всё то, что глубоко
сидело в нём: гипербол марш, сатиры меч, литот поэм.
Взял в руки скрягу-кочергу,
и пепел бросил по реке, налитой чёрным молоком.

Безглазый век без смены вех.
Где модно то, что человек придумать мог,
но есть лишь миг,
и поздно лезть потом наверх,
ведь в мире планов громадьё,
и ими миг кишмя кишит.

И наш поэт эксперимент решил проделать с языком:
взял пару слов, раскрыл окно,
увидел параллелограмм,
ну тот, что дом,
перевернул, смарал каракулем блокнот,
создал дом мод –  комод – мадам –

Флаг – фланг – фаланг – 
Фант – франт – шафран – 
Слов музыкальный пантеон.
На шее шарф – на кухне фарш.
Шарф – это шарм, шум – это марш. 
полит полтина антилоп…

и бла-бла-бла… созвучий строй,
Мир, вымышленный в играх слов,
где каждый звук, как обречён,
талант сосёт по капле чёрт
где смысл вовсе не причём,
а где эпиграф – злость.

Дом, утонувший в молоке
пробитых трещин внешних дамб.
по лимфам тает галоген
забытых текстов телеграмм.

Поэт ждёт шумный резонанс,
от моды слов, от ритма строф.
Ему под ложечкой сосёт – всё из-за нас.
И молоко 
покрыл чернильно-чёрный наст,
и в мыслях злостный домострой
и сотни сожженных мостов…
В душе его пора ненастий.

Но музыкант был наш герой.
Он не смирился, не смолчал,
стал думать, как сменить бы роль,
оставив образ рифмача.

Бред! Бред! Ну как же так?
В поэте был талант пьеро.
Но модой муза прожжена:
поэт был, будешь – реперок.