Мой отец работал машинистом,
я видел подземелий паутину с изнанки.
Когда отец уходил в сутки, 
я орал неистово.
Меня манил колёс стук, и
состав метро превращался в санки.
-
Я подрос. Надел солнцезащитные очки,
слился с массой: стал человеком без лица.
С многомиллионной московской толпой, как кит
с планктона, я не слезал.

То есть толпа была матерьялом.
Толпа – это список людей, которые всё потеряли
на данный момент, находясь в поте реалий,
как в море слеза.

В метро я находил людей, ищущих знакомства,
а так же собак, птиц, грудных детей под наркозом,
и сотни книг, которыми двигал буккроссинг
или любовь к литературе, новизна.
Я не знал.
-
Метрополитен – это выхлоп, выход эмоций наружу, 
в толпу, в духоту летнего часа пик.
Удар локтём, каблуком по ноге – как призыв к оружию.
Вагон выстукивает джаз обид.

Джа забыт, помимо нариков
московское метро
предоставляет отсутствие любого Бога.
Город, стоящий на Москва-реке –
это баба, которую не тронь, – 
псевдохристианская балаболка.

Её днём засовывают в разноцветный сарафан,
окольцованный единой коричневой веткой.
А жива ли эта баба – то отдельная графа.
В строку состояния вписано слово «ветхость».
-
Человек в метро – это несамостоятельный саженец.
Метро – это мор, притон не заслужившим света.
Метро – это мир, похороненный заживо.
И гной растекается к центру с веток.

Я сам видел, как гниют москвичи в вагонах
на Калужско-рижской от конца до конца.
Вот обычный человек входит в состав тысячеоконный,
а выходит уже менеджером группы консалт.

И это лишь путь до работы от дома.
Толпа – это идеология хаотического разрушения сердец. 
Мои чёрные очки – её азарт ипподромный.
Я наблюдатель, сын машиниста, 
и если что – я рядом. Здесь.