"Длинная дорога домой".
Под влиянием Coldplay "Yellow".

Тот день не задался с самого утра, то потек гусак у крана на кухне, то очередной таракан дал деру, убегая под диван от полетевшего в него тапка, то предзнаменованно упало навзничь старое круглое зеркальце в ванной. Старый моряк Эфон чертыхнулся в сотый раз, помянув всю бесовскую клику, выпил наспех чаю с овсяным печеньем, надел свой старый поношенный советский пиджак, что когда-то купила его покойная супруга, не менее старинные брюки с поясом, потертый картуз времен былой славы, засунул паспорт во внутренний карман и вышел во двор, не забыв запереть свою хибару на три замка. Стоял на дворике уж май, с его весенннею погодой, стрижи крутили хороводы... Эфон перекрестился по старой привычке на телебашню и сплюнул смачно. Идея сходить на голубятну к Ирландцу казалась хорошей только с утра, но сейчас погода как будто что-то задумала, и весьма вероятно, что-то нехорошее. С запада облака уже затянули полгорода и грозились превратиться в тучи. До голубятни топать было около сорока минут, и это если напрямик. А если вольёт? 
Потоптавшись около подъезда, Эфон снова закурил свой неизменный "Донской табак'" от старой отцовской зажигалки из нержавейки. Где-то рядом по шоссе промчалась пожарная машина, за ней ещё одна. Решено! Если тревога не учебная, то будет на что посмотреть. И наш герой направил свои стопы прямо на запад.
В тот день во всем городе что-то происходило. Три одновременно всплывших трупа только в одном Воронежском озере чего стоили. Правда, ни одного так и не опознали впоследствии. На Московском шоссе на ровном месте на зеленом светофоре врезалось сразу шесть машин, и тоже трое неопознанных пассажиров с задних сидений... Всюду были предзнаменования. Вот только чего.
К пожару Эфон пришел как раз в разгар тушения, когда производилась окончательная проливка старого одноэтажного сталинского дома, построенного ещё военнопленными. У выгоревшего бывшего входа сиротливо сидела какая-то дворняга и плакала: на обочине лежали три прогоревших трупа, накрытые какими-то тряпками. Хозяева, не иначе. Больше смотреть было не на что. Но тут что-то кольнуло в сердце. Один раз, потом второй. Пульс участился, а кровь прилила к голове: это касается меня, это мое, это мне, скорее...
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали — два притопа, три прихлопа..."

Наш герой судорожно дернул головой, обернулся на тлеющий восток, схватил опешившую дворнягу подмышку и быстро затопал по направлению к дому.
Но дома не было, то, что он покинул полчаса назад, настигло его здесь. Огненное пламя было в самом разгаре, доедая старую шиферную крышу его дома. Та мерзко трещала и раскидывала свои остатки на полсотню метров вокруг. Пожарные успели всех эвакуировать, но мертвые были и тут. Три обгоревших кота соседки по площадке: Жихарь, Бес и Саваоф. Эфон застыл, время вокруг тоже остановилось, замерло... 
Трясущимися руками я опустил дворнягу на газон, идти больше было некуда.
"Кто сказал, всё сгорело дотла, больше в землю не бросите семя..."
Высоцкий пришел на ум сам собой, чувств уже не было, ведь выгорело все дочиста.
В удручении я двинул на юг к родне по матери, где мог перекантоваться максимум неделю. Но дойти до дома бабушки была не судьба, какой-то кретин на ниссане проехал мне по ноге прямо у церкви Св.Иосифа , выезжая из ворот, не сильно больно, но теперь я стал ещё и хромать. К тому моменту осталась одна сигарета, я выщелкнул ее и почти запалил, чиркнув колесиком. Пламени больше не было, я чертыхнулся и осекся: ибо стоял уже у самых входных ворот. Пес смиренно пристроился рядом.
"Но и в церкви всё не так, всё не так, как надо..."
Заходить в храм совсем не хотелось, но картуз на всякий случай я снял и засунул в карман. В голову пришла идея зайти сзади во двор, там иногда кормили бездомных, коим я теперь и стал. Интуиция не подвела: посредине территории был натянут убогий тент, под котором тихонько шушукались подобные мне. В очереди на похлебку и за хлебом было четыре человека, я автоматически спросил крайнего и стал пятым, захватив тарелку с ложкой с подноса на отдельном столике. 
"Как ненужное колесо в нищей телеге встал я за вами ... "
Бомж передо мной, с седыми волосами и в странной белой хламиде, странно пахнул, кажется, ладаном или прочим фимиамом ...
До него в очереди стоял грязный темный парень, одетый во что-то черное, почти неуловимо пахнущий серой или спичками...
Первым же за едой был человек моих лет со странным двойным горбом сзади и усталой шаркающей походкой полупарализованного ... 
Лица всех трех было просто невозможно запомнить даже на пять минут, они неуловимо исчезали из кратковременной памяти начисто. Но они точно там были. Тот, что с горбом, беспрестанно курил премерзкие сигареты явно отечественного производства . А уж это в галлюцинацию никак не вписывается. Четвертый же типаж постоянно отлучался куда-то, я даже не запомнил, за кем он стоял вообще. Но для них он был явно из своих. Дворняга, явно заскучав, побежала к кирпичному забору, но вернулась, ожидая подачки.
Разливающим по тарелкам оказался весьма колоритным персонажем с детским лицом и явными признаками легкой степени олигофрении, с портаком на запястье, гласившем, что он Провозвестник богов. Подмигнув, он налил мне полную посуду и указал на свободный стол. Где уже сидели те четверо из Простоквашино. Выбирать было не из чего и я подсел к ним.
Трое о чем-то шушукались на том языке, что принадлежит всем бомжам в мире: на беззубом наречии, где согласных уже нет, только несогласные, которые гласные. Четвертый все так же бегал от стола к столу.
Парень с двойным горбом, что сидел напротив, сгорбился на миской ещё больше и виновато посмотрел на меня: "Мужик, ты извини, что я не успел тебя предупредить обо всем сразу..."
Я недоуменно пожал плечами. Собеседник заинтересованно проследил за моей реакцией и достал откуда-то из-под кучи своего тряпья фунфырик боярышника: "Вот, выпей как компенсацию post quod factum est... " 
Слева ко мне присоединился прогонистый старик в белой, пропахшей ладаном ризе, и выставил рядом с первым пузырьком свой, побольше и понарядней: "Соболезнуем, брат". Тут же нарисовались остальные двое со своими. И они тоже сожалели. Двугорбый, видя мою нерешительность, расценил ее по-своему и достал из внутреннего кармана у пахнущего ладаном соседа хрустальный фужер на тонкой ножке. Я изумленно смотрел, как смотрят дети на фокусы и фокусников. Мужик в черном, пахнущем серой кардигане достал из воздуха свой "боярышник", забрал последний у неуловимого и вылил все в фужер. Последнее его действо придало мне ранее неизведанное чувство гордости за бомжей нашего города: огнем из пальца он подогрел полученный купаж и пододвинул его ко мне изящным мизинцем с перстнем с собачьей головой из обсидиана. Я кивнул, проглотил слюну, взял фужер и медленно отпил. Горло обожгло как в детстве от керосина, которым мне лечили ангину. Но это был нектар в буквальном смысле: там были все вкусы и запахи мира и детства. Даже голова закружилась, но через мгновение все стало на свои места: передо мной были те же, но в своем истинном обличье - слева, в белом, неудачливый бог, проказник сатана с горящим пальцем, по-прежнему двукрылый ангел-хранитель и неуловимый бес-искуситель. 
Ангел придвинул питье к себе, и я заметил, что его не стало меньше: 
— Понимаешь, отлучился я на пять минут и тут ты (он осекся), твой дом и того, сгорел. 
— А я вообще мимо проходил... — добавил мелкий бес.
Бог нервно теребил невесть откуда взявшийся спиннер и хмурился, глядя на сатану. Обстановка была странно-выжидающей, я не мог выговорить ни слова. Не зная, что сказать, неожиданно для себя я заплакал. Мелкий бес услужливо подал мне платок, сотворив его из воздуха. Боковым зрением я увидел, что к нашей компании начался собираться местный контингент от соседних столиков.
Первой подошла Фемида, молча кивнула всем и тоже пригубила из фужера, после нее подошел Аид, странно выглядящий в любом обществе. Народу подтягивалось все больше, фужер становился все обьемнее, и содержимое в нем заиграло уже другими красками: яркими и светлыми; тучи над городом и нами начали рассеиваться. Через десять минут участников собралось как на тайную вечерю, вернее, день. Нас было двенадцать, не считая меня. И когда кворум состоялся, мелкий бес достал откуда-то из-под стола старый патефон, древнюю шеллачную пластинку, подул на нее, завел механизм, опустил рупор и... Полился Вертинский с его Балом Господнем. Пели все, даже те, кто не знал слов, в том числе и я. Старая музыка завораживала и трогала все струны в душе, приходя из того времени, когда песни ещё имели смысл...
"На слепых лошадях колыхались плюмажики,
Старый попик любезно кадилом махал, -
Так весной в бутафорском смешном экипажике
Вы поехали к Богу на бал".
Пластинка кончилась... Чары развеялись... Вокруг никого не было... Только я и дворняга, что прибилась ко мне.
Эфон нехотя встал с церковной лавки, отдал псу остатки еды, отряхнулся, перекрестился уже нарочно и пошел туда, где было все настоящее: и люди, и проблемы.