"Танцуя с огнем"
Я не обращаю внимание на то, как ты сердишься. Уставшими губами. Стоп. Устами, любительница красивых словечек, взглядов пронизывающих от и до. Целую. Долго, отчаянно, проникновенно. А как по- другому вы могли бы поцеловать любимую, что за три тысячи «не звони мне больше никогда»?
 Море растворяется в ялтинском многообещающем солнце. Уста солёные. Не от жирных креветок, конечно же. Пальцами отодвигаю невзначай бретельку на твоём халате, не своими разумеется, а вон того старикашки в нелепой оранжевой бейсболке с надписью «Цой жив». Люди озираются на меня как на прокажённого. Вокруг – фантастическое море, словно из сказки Андерсена.
 Девушки софитами новостроек проносятся мимо.
 -Эй, ты кудрявая! - обращаюсь к первой попавшейся особе в нейлоновых чёрных чулках, впрочем, цвет не имеет значения, я вполне мог его и выдумать. А что? Такое со мной случается. Чем же она пахнет? Запах выдаёт низменную часть порока. Едва сдерживаю себя от дальнейших действий.
 Будешь? Протягиваю ей сигарету из «надцатой» пачки выкуренной за два дня. Улыбка расплывается по лицу Ники (да-да, «совершенно случайно» я выяснил имя кудряшки).
 - Я вообще-то… 
 - А, ладно! И игриво подносит сигарету к губам, будто это мой палец.
 Курим, одухотворённые приближающимся актом «равноправия мужчины и женщины». Раздеваю трепещущую в силках лань. Она пахнет лесом, первым поцелуем, костром на котором тётя Софи готовила изумительные шашлыки из молодой баранины, яблоком раздора Адама и Евы, дождём привыкшего к иллюзиям не выспавшегося города.
 О чём говорили не помню. Память, если сравнивать с иной блудницей, даёт не то, что принадлежит душе. Кажется, Ника спросила, что такое «фрикасе» во время того, как мои руки без спросу пытались преодолеть бастион, скрывающийся где-то в недрах мини-юбки. Объяснив, принялся исследовать не упокоенные остатки Пизанской башни. Забавно трещит разрывающаяся ткань. Впервые обратил на этот факт внимание. А топик целёхонек. Чудеса. Делает вид, что спит, а покраснела почище рака во время варки. Соски небольшие. Дою их между пальцами. На соседней танцплощадке из жерла динамиков доноситься голос почётного жителя Пер-Лашез Джима Моррисона. 
 Ника - художница, хотя ведёт себя со мной как чертёнок, нечаянно выпущенный подвыпившим хранителем врат в суету людской мясорубки. И не спрашивайте, чем благоухает этот фарш, тем более что он по цвету более напоминает потаённые прелести средневековой эксгибиционистки в тщетных попытках пытающуюся познать радость недозволенных утех на неосязаемых кожей плачущих языках священного пламени по вечной своей рабе, посмевшей оголить божественную красоту пред толпой, состоящей сплошь и рядом из порочащих свой сан фанатиков, теребящих отвердевшую плоть до изнеможения.
 Наши души проносятся над всей этой армадой лиц, налузганных под скамеечками семечками, окурками и крышечками из-под пивных бутылок, изредка проскакивающих использованных кондомов, и следов бесстыдства на них. 
 - Тебе не холодно? – Спрашиваю я.
 - Совсем нет – улыбаешься ты с единственной уцелевшей фотографии.
 Ветер, разламывая хребет ноябрьскому дождю, в последний раз танцует с мечущими тенями, достигшими одновременно агонии экстаза.