Я находил в её зрачках надежду, когда уже не верил сам.

Я помню зарево на крыше несгораемой высотки.
Ты истерила: называла имена их, телефоны, адреса.
Но я не понимал: 
твой крик на децибелы был разоткан.

И то ли ветер, то ли высота, а может совесть,
но ты ломала руки, извивалась гневом, скалилась.
Вдруг осеклась. И я сказал,
и в каждом слове,
разливалось зарево.

Я находил в её зрачках надежду, когда уже не верил сам.

Когда она звонила с телефона одного из,
я видел два зрачка, из недр которых била бирюза,
и всё прощал и горечь 
заправлял за пояс.

Я находил. Я находил, когда не верил сам,
когда пытался оправдать не то себя, 
не то тебя, такую.
Из фотографий лишь глаза твои святые вырезал
и запрещал друзьям произносить то имя всуе.

Но я терял. Твой юмор, гнев, отчаянье и гонор,
твои концерты, цеп предательств, мирный сон.
Я потерял твой бесконечно-грустный лик иконы,
а с ним – и всё.